Алексей Ахматов
ЕВГЕНИЯ БИЛЬЧЕНКО: СЕКРЕТ УСПЕХА
(Сравнительный анализ стихов Евгении Бильченко и Ларисы Шушуновой)
Украинская поэтесса Евгения Бильченко вошла в медиапространство стихотворением «Я мальчик», написанным в дни майданного переворота. Стихотворение наделало очень много шуму в прессе и пользовалось почти такой же популярностью, как «Никогда мы не будем братьями» Анастасии Дмитрук. Мы не будем его подробно рассматривать, так как все, кто в теме, его знают. Сразу скажу: я совершенно не знаю Евгению как человека и далёк от того, чтобы обвинять её в неискренности нынешней позиции. Хотя буквально год назад я прочел возмущенное открытое письмо Евгении Бильченко – возмущение тем, что ее подборку опубликовали в нашем ежегоднике «Молодой Петербург», оставив только стихи о природе. Основной тезис звучал так: «Мы тут сражаемся, волонтерим под пулями, собираем последние деньги для атошников (на деле - украинских карателей на Донбасе), а наши стихи представляют, как какую-то беззубую пейзажную лирику.
Я допускаю мысль, что человек осознал свои заблуждения и покаялся. А может, это с самого начала было тщательно продуманной пиар-акцией – нацепить на себя маску «бандеровки», утвердиться в ней, потом снять и попросить у мира прощения. Данная статья – вообще не о политике. А о том, по какому такому недоразумению журналист, культуролог и медийная персона называется «поэтом».
Рассмотрим навскидку любой текст Евгении. Просто открываем её социальную сеть и тыкаем в первое попавшееся.
Не знаю, насколько наркоманский слэнг сочетается с поэтизмами, типа: «Белые сёла тонут в чёрной седой росе», но избежать вопроса - в чёрной или всё-таки в седой – вряд ли возможно. Седая роса – это вполне зримый, чувственный образ. Чёрная – это уже в контексте данного стихотворения символ, антипод «белым сёлам». Но уж тогда или в чёрной, или в седой.
«Прятать тебя в тумане, прятать тебя в кармане»
Опять – пустой поэтизм. Ладно, оставим величину кармана на совести автора, но «Прятать, чтобы никто не видел, чтобы видали все». Это как? Поэтесса пытается симулировать противоречивость, неуловимость поэтической мысли?
«Это не дружба – служба. Это не служба – дружба»
Что конкретно «ЭТО», которое не является ни дружбой, ни службой? Всё вышесказанное? Или «Хилые визги скрипок» из предыдущей строки не являются дружбой и службой?
«Тайная литургия в храме без задних ног».
Храм без задних ног – это сильно! Возможно, поэтесса имела в виду следующее: люди на литургии устают так, что, придя домой, заваливаются спать «без задних ног». Но инверсия побуждает читать иначе, к тому же далее этот храм в небо уплывает. Судя по всему, орудуя одними передними ногами.
Возникает вопрос: есть ли у автора этих строк, позиционирующего себя в качестве поэта, хоть какой-то, пусть неразвившийся, поэтический слух? Ведь «слышать», отслеживать эти забавные двусмысленности учат в любых детских литературных студиях; ведь у взрослого автора это уже должно быть на уровне инстинкта – не допускать подобного!
Но если все эти ляпсусы ещё можно как-то переварить, если не вчитываться, то дальше вообще уже полнейшая дичь:
«Замкнутый в круг Малевич Мунком с ножа сочит»
Это как? Это метафора чего? Художник Казимир Малевич, замкнутый в круг (вписанный, что ли в круг, - неуклюжая попытка сыграть с намеком на квадратуру круга?) держит в руках нож, с которого сочится доведённой до жидкой консистенции художник Эдвард Мунк. Зрелище не для слабонервных.
Или ещё немного из Евгении:
«Её молитвами (чьими – весны?) испросим пошлого и личного?» Как это и зачем? Почему поэтессе вдруг захотелось пошлятины – какая психологическая ситуация привела к этому? Зачем нужен неологизм «парусея»? Неологизмы вообще редко бывают к месту, их появление следует подготавливать заранее – за две-три строки – энергией звукоряда, а не ляпать просто потому, что захотелось. Стихи – это вообще гиперответственное дело, а не (вопреки расхожей романтической концепции) «высокое безумие». Можно, конечно, вспомнить, что ещё Ломоносов призывал соединять «далековатые понятия». Поэзия – вся сплошь «соединение далековатых понятий». Хорошее стихотворение не знает, что его ждёт в следующей строке. Только в настоящих стихах они соединяются ненатужно, естественным образом.
Вот, например, как в стихотворении Ларисы Шушуновой, попавшегося мне в одном из выпусков журнала «Звезда»:
От описания грозы, уносящей зрителя на десять веков раньше (что вполне оправдано, ибо, как видно из дальнейших строк, буйство стихии разворачивается над башнями средневековой крепости) – через редкую и неожиданную рифму «заарканим – шеломянем» - к философскому вопросу: «Русь, не ты ли там, за шеломянем/Сдерживаешь натиск пустоты»? (И понятно, что речь идёт о противостоянии русской цивилизации безудержному напору «пустоты» современного западного мира. Неважно, что никакую «птицу счастья, феникса мечты» России поймать не удастся, главное – отстоять свою самобытность). К тому же эта опасность подчёркнута изящно вкрапленной цитатой из «Слова о полку Игореве». Там, где поэт обходится минимумом – полунамёком, скрытой цитатой, - там автору, не владеющему поэтическим словом, нужен как минимум философский трактат.
В этом стихотворение есть всё - и конкретное описание предметного мира (эти тучи очень наглядны и достоверны), и «просвечивающая» сквозь них метафизическая подкладка, и сильные сравнения, и неизбитые рифмы и, конечно, фонетика. Причём, возникает это всё естественно, и приводится в движение живой интонацией, а не искусственно притянуто мозговым штурмом («вот зафигачу-ка я»); это стихотворение ЖИВОЕ. Это – то, что отличает стихи от зарифмованного чего-бы-то-ни-было.
Или, например, её же стихотворение «Памяти Ростислава Панова, реконструктора эпохи викингов», посвящённое погибшему в ДНР питерскому добровольцу.
В нём нет, в отличие от предыдущего, броской метафорики или дерзких поэтических находок, оно в них не нуждается. И кстати, они совсем не обязательно являются компонентом сильных стихов. Наоборот, высший пилотаж – стихотворение, написанное «прямой речью», держащееся на одной интонации, и при этом избегающее банальностей («Я Вас любил», Пушкина, «…И уж, конечно, буду не ветлою…» Чухонцева, «Прямая речь одна/ Ещё проймёт кого-то» Кушнера).
«Несовместимость с жизнью этой пошлой…»
Несовместимость с жизнью – медицинский термин. Но дальше идёт уточнение, конкретизация – «этой пошлой»
Несовместим с этой обывательской действительностью, потому и выпал из неё. Этот семантический сдвиг на фоне неторопливого рассуждения действует как удар молнии. Такие смещения стоят дороже нагромождения полых (ничего не несущих в себе) «ярких» метафор, которые у людей не хватает смелости назвать пустышками.
В чём же секрет популярности Евгении Бильченко и практически полной неизвестности Ларисы Шушуновой (за исключением узкого круга читателей журналов «Звезда» и «Нева»)? Открываем социальную страницу Евгении Бильченко. Оттуда на нас сыпется огромное количество фотографий в красивых, ярких, одеждах, аксессуарах – нередко на фоне достопримечательностей; что ни фото – то тщательно продуманный образ. Открываю страницу Ларисы Шушуновой – сплошь репосты. Про котиков, про боевые сводки, про политику. Такое впечатление, что человек совершенно не обременён всеми этими «комплексами творца» – осознанием масштаба своего дарования, поисками паствы, роли «указующего перста» и т.д. (В общем, «и меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он»).
К тому же Бильченко – преподаватель университета, Шушунова – частный репетитор и вообще редко появляется на поэтических вечерах и тусовках. Надо ли идеализировать эту асоциальность поэта? С одной стороны, это совершенно нормальное поведение. Кто сказал, что поэт обязательно должен иметь отличительные знаки? Нет ничего смешнее позы эдакого «пастыря» и «пророка», осознающего себя в качестве такового. С другой стороны, благодаря подобной закрытости и социальной беспомощности настоящих поэтов и процветает яркая пустота, умеющая ориентироваться в социуме и ловить за хвост птицу славы.
Стихи надо судить по критериям, выработанным трёхсотлетним бытием русской поэзии, а именно тем, насколько творчество нового поэта связано с русской поэтической традицией, и тем, что нового он в неё внёс. И да, новизна каждого текста воспринимается только на фоне традиции. Это всего лишь смещение, шаг в сторону. Сумасшедшие кульбиты на огромном расстоянии от традиции – всегда сомнительны.
А аргумент «народу нравится» и вовсе имеет отношение только к вкусу публики. («Постыдно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех»). Откройте стихи-ру, и вы увидите, что рейтинг стихов совершенно не зависит от их качества. Мы не живём в эпоху классической античности, когда понятия «великое» и «социально значимое» были идентичны. Футбол сейчас более популярен, чем пьесы Эсхила. И все же отличать подлинное искусство от неумелых упражнений мы обязаны. Иначе, прервется связь времен…