Татьяна Шорохова
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ, В РОССИЮ
автобиографические записки
Многолетняя боль крымчан в их оторванности от исторической Родины-России достигла наибольшего напряжения в феврале 2014 года во время известных киевских событий. 23-е февраля в Севастополе и 26-е февраля в Симферополе – пики наивысшего подъёма народного духа – превратили эту боль в решимость стоять за свои, унаследованные от предков идеалы, святыни и национальные ценности, до конца. В эти дни Господь проверил каждого из нас, открыл и нам самим, и Украине, и России, и всему миру наше глубинное, неподдельное, внутреннее, хранящееся неизбывно в душе и на генетическом уровне, чувство любви к Отечеству. И проявилось, высветилось важное: при всей пестроте нашей, за двадцать три года расслоившейся по степени достатка, внешней жизни, при очевидной разности, мы остались едины в главном – в желании вернуться на Родину.
ЛИЦОМ К ЛИЦУ: Симферополь 26 февраля 2014 года
Когда я бываю в Петербурге, Иркутске, Москве, меня нередко спрашивают о настроениях крымских татар. И я всегда отвечаю, что крымские татары – люди, вызывающие глубокое уважение своим трудолюбием, настоящим, а не лозунговым братолюбием по отношению друг к другу, трезвым образом жизни. Но исторические обиды советского периода ещё не изгладились из памяти их сердец, поэтому есть и напряженность, есть и эмоциональные реакции по отношении к русским. Особенно это проявилось в дни киевского переворота, когда решалась судьба Крыма.
Так получилось, что 26 февраля, в день, ставший в истории Крыма переломным, я сама и ряд близких мне людей оказались в гуще событий, происходивших перед зданием теперь уже бывшей Верховной Рады в Симферополе. Расскажу всё по порядку. На утро 26 февраля 2014 года я не знала, что на этот день запланированы в Симферополе у Верховной Рады Крыма два митинга – на 12-00 крымскотатарский за сохранение единства Украины и на 14-00 русский – за единство с Россией. Я ехала по своим делам в Епархиальное управление. Выйдя на остановке у здания медучилища рядом с Верховной Радой около 11-00, увидела, что площадь перед зданием Рады запружена татарами, в основном мужчинами, скандирующими лозунги: «слава Украини», «гэроям слава!», «банду гэть!»... Крики чередовались с массовым свистом.
По кромке многотысячной толпы со стороны улицы Жуковского стояла пока ещё небольшая группа русских, крики которых тонули в многоголосом рёве татар. Расспросив у своих о происходящем и узнав о митингах этого дня, что наши начнут собираться лишь через три часа, я решила изменить свои планы и войти во двор здания Верховной Рады, потому что заподозрила неладное. Подумалось о том, что такое скопление агрессивно настроенных людей может закончиться попыткой штурма здания и его разорением, что уже произошло в Киеве. Поэтому естественно возникло желание увидеть здание целым, так как с ним у меня связано несколько добрых воспоминаний.
Через кричащую толпу я вошла во двор-колодец, площадь которого на вид – не более 100 квадратных метров, хотя я здесь могу и ошибиться. Во дворе были журналисты, активно бравшие интервью, в том числе и на иностранных языках. Влево от входа в Верховную Раду, если стоять к нему лицом, располагалась цепочкой и группа русских мужчин, человек 200-300, в гражданской одежде, без защитных средств, с пустыми руками. Как я узнала, подойдя к ним, – это были добровольцы, пришедшие охранять здание от возможного нападения. Вдруг татары (они были в это время ещё за пределами двора) стали молиться, что заставило меня повернуться в их сторону. Теперь я стояла спиной к зданию Верховной Рады, но ещё во дворе недалеко от выхода из него. Я увидела татар, повёрнутых лицом на восток и развернувших ладони вверх чуть выше пояса. Над площадью стоял ровный гул мусульманской молитвы. Неподалёку от меня находилась рядом с татарами группа милиционеров, человек 20, без защитных средств в форме патрулирования. Милиционеры стояли кружком, спиной ко всем, не реагируя на происходящее.
Моление продолжалось несколько минут. В это время со двора стали быстро расходиться журналисты и операторы. У меня сложилось впечатление, что они знали сценарий, и очень торопились: мимо меня быстро прошла англоговорящая журналистка, буквально толкающая в рюкзак идущего впереди неё оператора. Как только завершилась молитва, татары резко повернулись лицом к Верховной Раде и лавиной двинулись во двор. Я попыталась пройти через них наискосок в ту сторону, где можно было ближе всего выйти на улицу Жуковского, на которой стояли русские, но оказалась внутри татарской толпы. Передние из них, видимо, уже остановились, а задние продолжали напирать, и буквально через несколько секунд я была зажата плотной массой молодых татар, причём давление с каждым мгновением нарастало и очень быстро стало невыносимым. Я пыталась говорить с ними, кричала «как вам не стыдно», на что один из них ответил – «нам не стыдно», а давление всё нарастало.
Вскоре я почувствовала, что мне становится плохо, подкатила дурнота. В это время несколько окружавших меня татар, не готовые, видимо, меня задавить, или уронить себе под ноги, стали кричать своим: «Шаг назад, здесь женщины!» Но из-за гула на площади их услышали далеко не сразу. В общей сложности в этом нарастающем сдавливании я провела минут пять и была уже на грани потери сознания, как, наконец, задние отошли на шаг и появилась возможность протиснуться вперёд. Как оказалось, в этот поток попала не одна я, а ещё несколько женщин. Татары буквально протолкнули меня к «коридору» внутри своей лавины, по которому я не сразу смогла идти, так как навстречу мне по этому коридору спокойно шла шеренга милиционеров, направляясь ко входу в Верховную Раду Крыма (именно их до этого я видела на площади).
Пропустив милицию, пошатываясь, с тахикардией, я вышла за пределы двора. Постояла немного, пришла в себя и, окинув взглядом происходящее, подумала, что когда русские придут на свой митинг к двум часам дня, здесь уже всё будет кончено. По моим прикидкам татар было на площади тысяч восемь-десять. Среди них были и украинцы, а также несколько человек в чёрных масках, известных под названием «балаклава». Интерес историка, патриотические чувства и обстоятельства личного характера (среди русских парней во дворе в окружении татар были и близкие мне люди) заставили меня остаться на площади и следить за происходящим.
Татары занимали всю площадь перед Верховной Радой. Площадь неровная, плавным каскадом спускается от здания к парку Победы, так что образует 3-4 террасы, переход с одного уровня на другой – в 3-4 ступени. В центре парка достраивается собор Александра Невского (историческое здание взорвано в 30-е годы при атеистическом режиме).
Когда стоишь на нижних уровнях, происходящее во дворе не видно – только видишь спины тех, кто нажимает на впереди стоящих, впрессовывая во двор всё новых и новых людей. Я поняла, что этот «пресс» направлен, в первую очередь, на ту горстку русских парней и мужчин, которые остались во дворе. Звать на помощь было некого. На крики «Россия», доносившиеся от небольшой группы людей с российскими флагами, татары откровенно смеялись, выкрикивая своё. Некоторые тихо добавляли для своего кружка – «слава татарам». Возле площади со стороны улицы Жуковского дежурили «скорые». Было 11-30, когда, не зная, что предпринять, я решила пойти и купить воды на тот случай, если кому-то из наших удастся вырваться со двора, то хотя бы дать им попить. Купила в ближайшем гастрономе несколько литровых бутылок негазированной воды, после чего вызвонила подругу, убедив её прийти на площадь.
Мы встретились, и я ей объяснила, что там, внутри двора, зажали русских. Выслав несколько смс родным и друзьям с просьбой о молитвах, сообщила им, что нас мало. В это время мобильная связь ещё была. Её подавили позднее, ровно в 14-00, когда сошлись русские на свой мирный митинг.
Но вернёмся к митингующим русским. Им, начавшим собираться к 14-00, уже пришлось стать только по внешнему периметру площади, так как собственно площадь была уже занята. О том, что наши ребята во дворе под ударом татар, из них мало кто знал. Митингующие стояли группами и скандировали «Севастополь-Крым-Россия», «Россия» и т. д., размахивая многочисленными флагами России и Крыма. Мои попытки обратиться к русским мужчинам и объяснить что во дворе наши гражданские ребята, воспринимались ими с недоверием. Это потом, уже вечером, всё показали по телевизору. А в тот момент, когда на мои просьбы не реагировали, в момент почти отчаяния, я вдруг испытала какой-то катарсис и стала готова к любому исходу: к тому, что могу увидеть русских, оставшихся возле Верховной Рады, затоптанными или растерзанными; к тому, что и сама я могу быть задавлена в такой давке, если снова попаду в кольцо татар... Я почувствовала свою человеческую немощь, полную беззащитность, но и вместе с тем великое упование на помощь Божию. И я точно знала, что как бы ни стали развиваться здесь события, я с площади не уйду. И вдруг в моём сердце возникло чувство необъяснимого спокойного мужества. Не осталось ни страха, ни тревоги, ни волнения, ни эмоциональных реакций – тишина души. Возникла потребность молиться, и мы стали молиться.
Перевесив свои объёмные дамские сумки наперёд, с полными пакетами в руках, мы стояли в толпе татар и пели «Господи Сил, с нами буди, иного бо разве Тебе Бога не знаем». Время от времени эту молитву заменяли краткой «Яко с нами Бог». Длинные молитвы в такой ситуации, как оказалось, невозможны, по крайней мере, для меня. Когда мы запели молитвы вслух, громко, на нас татары стали оглядываться, от нас отходить. Некоторые вслушивались, пытаясь разобрать слова, которые мы пропеваем. Другие испепеляли нас взглядами, но нам было уже легко не отводить глаз: слишком многое лежало на весах.
Так постояв на одном месте минут двадцать, мы пошли с пением между татарами, переходя с одной террасы на другую и приближаясь ко входу во двор Верховной Рады (это было ещё в 13-00). Многие из татар от нас резко отходили, с опаской поглядывая на наши сумки, висевшие спереди. По их лицам было видно, что они насторожены, им было непонятно, кто мы, что делаем в их толпе, что за молитвы поём. Продвигаясь, мы дошли до проёмов, через которые можно было протиснуться во двор. По левой руке вдоль стены татары стояли не так плотно, как в центре двора, и мы, увидев стоящих на пороге милиционеров, стали продвигаться к ним по внешней – разреженной – части татарской толпы. Почти весь двор был забит татарами, напирающими на своих, стоящих перед ними. Кто внутри этой толпы, рассмотреть было уже невозможно. Но мы знали точно, что там, наши, взятые в окружение. Установленные над козырьком входа кинокамеры, снимали сверху происходящее. Потом эти кадры обошли весь мир.
Дойдя до милиционеров, я стала спрашивать, где русские парни, стоявшие во дворе с утра? Милиционеры сначала говорили, что не понимают, о чём я спрашиваю, потом стали говорить, что они только заступили на смену, потом один переспросил: «Это футбольные фанаты, что ли? Да их отсюда оттеснили, и они вышли через на улицу Жуковского. Ищите их там». Я попыталась объяснить, что они не выходили, они здесь, им надо помочь, но наткнулась на полное равнодушие в глазах стражей порядка. Мы направились к выходу со двора, протискиваясь вдоль стены уже со стороны Жуковского. Один паренёк-татарин, глядя мне в глаза с тревогой, сказал: «Уходите отсюда, здесь будет очень плохо».
Оказавшись снова на площади и глядя на происходящее, я подумала тогда о том, что если такие страсти сохраняться до темноты, то может произойти настоящая кровавая бойня. Мои опасения особенно усилились, когда была заглушена мобильная связь. У меня с собой было три телефона: один номер для связи по Крыму-Украине и два – с Россией (разных операторов). Все мои телефоны были заблокированы, как, думаю, и у всех на площади. Не знаю, кто подавлял связь в широком диапазоне, но её не было и в 300 метрах от Верховной Рады, когда я отходила на такое расстояние позже, около 17-00.
Мы продолжали ходить с пением молитв среди татар уже вне двора, там, где они просто стояли, тоже наблюдая за происходящим и ожидая своей очереди сменить уставших соплеменников во дворе. Но не только. У них были свои ответственные люди, стоявшие на пилонах клумб, то есть на возвышенности. Время от времени, заметные со всех сторон, они подавали знаки руками и кажущаяся толпа татар вдруг оказывалась довольно организованной и начинала перестраиваться, продвигаясь вперед, к Верховной Раде. В этой части площади – между двором и сквером Победы – работали и журналисты. Татары поглядывали на нас явно недружелюбно, но на открытом пространстве при большом скоплении журналистов нас не задевали – их митинг, как и митинг русских был заявлен мирным.
Через некоторое время с крыши собора Александра Невского в громкоговоритель стали звучать призывы к примирению, к необходимости разойтись. Запели и вялые для такого момента песни о Родине, их слова в общем гуле противостоящих сторон было невозможно расслышать и воспринимались неуместно. Мои мысли были только об одном: что с нашими ребятами во дворе Верховной Рады? Там во дворе, по мере собирания русских, уже появились с одного края и развивающиеся флаги России, туда пробилась и часть митингующих русских. Как я потом узнала, что всего во дворе оказалось наших человек семьсот, но непосредственно давление татар держали человек триста, остальные, находясь на возвышении у стены здания, скандировали и махали флагами, поддерживая державших оборону морально.
Среди митингующих татар ходили люди, распоряжающиеся их действиями, отдававшие им указания. Я невольно услышала, как один из них сказал, что когда станут кричать «коридор-коридор», коридора не давать, а, наоборот, начинать жать на левый край, чтобы не дать возможности вынести пострадавших к машинам скорой помощи на улице Жуковского. Время от времени я снова пыталась обращаться к русским мужчинам, призывая их пойти к нашим на прорыв, но меня снова не понимали и мне не верили, хотя вокруг площади уже собралось несколько тысяч наших. Мы с подругой немного постояли с пением молитв и среди наших митингующих. Услышав от группки женщин о намерении уходить с митинга, я стала просить их не делать этого, так как во дворе остались наши ребята. Не знаю, услышали ли они меня.
Ближе к четырём дня мы увидели через проёмы входа, что во дворе полетели бутылки с водой, которые татары всё это время держали по бутылке подмышками (я-то думала, что для питья), затем раздался взрыв, словно взрывпакета. Взрыв был единичным. А потом в воздухе полетели и мелкие предметы. Как потом я узнала, это были газовые баллончики, которыми забрасывали русскую дружину. Уже после митингов выяснилось, что некоторым из наших ребят удавалось меняться, уходя на дальний план и прорываясь через толпу татар. Но отдельные дружинники простояли, сдерживая напирающих, по нескольку часов без смены, в то время, как татары в своём натиске менялись перед ними до десяти раз.
Наконец, стали кричать в громкоговоритель «коридор-коридор, людям плохо», и толпа татарского натиска стала действовать в соответствии с полученными ранее указаниями, надавливая на левый край, не давая возможности выносить пострадавших к скорым. Продолжая беспрерывно петь молитвы, мы перешли к машинам. Здесь уже был парень, сидевший прямо на земле в полуобморочном состоянии. Я подала ему бутылку воды. Другому защитнику Верховной Рады молоденькая медсестра в машине скорой помощи делала укол в вену.
Крик «коридор-коридор» переходил чуть ли не в истерический, татары продолжали нажимать, к скорым с прорывом выносили или приводили всё новых и новых пострадавших. Я видела, как грузили в машину пожилого человека, умершего от сердечного приступа, как принесли мужчину с затоптанными штанинами, как привели русского с окровавленной головой... Среди татар тоже, как оказалось, были пострадавшие из-за сильного сжатия в их авангарде.
Мы снова вернулись в толпу татар, стоявшую на периферии, ближе к скверу Победы. К этому времени у нас в руках уже были иконки, а на груди – Георгиевские ленточки. Продолжая петь и стоя почти у внешнего края их толпы, я услышала за спиной резкий мужской смех. Оглянувшись, увидела группу парней борцовского типа и среди них молодого татарина богатырского сложения, успев перехватить его жест, словно он ударяет кого-то головами друг о друга. Жест явно относился к нам. Я посмотрела парню в глаза и отвернулась. Он сразу подошёл к нам, и стал резко спрашивать, что мы здесь делаем, за кого мы и с кем мы. На эти вопросы я ему ответила: «Давай поговорим не обо всех, а о тебе и обо мне. У тебя есть мать, а у меня есть сын. И у меня в груди, как и у твоей матери, – материнское сердце. Ты живёшь в Крыму, и мой сын живёт в Крыму. И я хочу, чтобы вы между собой были добрыми соседями. Поэтому я здесь, и об этом я сейчас молюсь. Ты понял?». Он сразу как-то обмяк, даже, я бы сказала, подобрел и отошёл от нас.
Когда мы ходили среди татар с пением молитв, на нас наткнулись тележурналисты. Я сначала подумала, что они хотят взять интервью, но ведущий только попросил: «Продолжайте петь». Оператор снял сначала нас, потом иконочки крупным планом. Когда они собрались уходить, я спросила у журналиста, откуда они. «Из Грузии», – последовал ответ. Тогда я спросила его: «Вы православный?». Он ответил – «да». «Я тоже православная, и прошу вас, говорите правду!» – обратилась я к нему, объяснив откуда я, и кто. Он кивнул, и ушёл в толпу вместе с оператором.
Вскоре было объявлено, что стороны достигли договорённости о перемирии, и поэтому надо расходиться. Татары стали освобождать площадь, за ними потянулись русские. В это время блокировка связи была снята, и телефоны заработали. Мы нашли тех русских, которые держали оборону во дворе Верховной Рады, и которых я назвала «триста спартанцев». От них, кому удалось остаться без явных травм, узнали, как развивались события на последней стадии сжатия их. Когда появились пострадавшие, татары оттеснили русских ко входу в здание Верховной Рады. Их положение оказалось критическим, но изнутри дверь открыли, чтобы их впустить. Внутри, в холле, оказались люди со щитами и в шлемах, с боевым оружием в руках, которые пропустили русских через ход в противоположной стене здания, а татар задержали. Татары, выкрикнув свои требования, всё поняли, что захватить Верховную Раду им не дадут, и здание оставили. Именно после этого митинги объявили закрытыми, и люди стали расходиться.
Вечером я стала читать сообщения в интернете о случившихся событиях. Соотношение правдивой информации по отношению к ложной – 1 к 4! Настоящая информационная война с задачей не только сбить людей с толку, но и полностью их дезинформировать, довести до психического расстройства.
А утром мы узнали, что отряды самообороны заняли административные здания в Симферополе, и поэтому центр города был оцеплен милицией: здесь был запрещён проход и проезд. Ещё через день я увидела в аэропорту «вежливых людей» в военной форме, перед которыми редкой цепью стояли безоружные гражданские лица из народного ополчения. У каждого на груди цвела геройская Георгиевская ленточка.
Симферополь-Санкт-Петербург, 1-6 марта 2014 г.
РУССКАЯ ВЕСНА: ИСТОРИЯ ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ
В 1991 году украинское гражданство досталось мне, как и всем крымчанам, автоматически. Политические границы между бывшими республиками Советского Союза воспринимались мною с самого начала нашего сиротства как временные декорации какого-то миражного театрального действа. Своё несогласие с таким насилием над моим чувством Родины, вмещавшем Россию в её прежних имперских просторах, частью которых была и Украина – моя естественная малая родина, – я выразила в том, что не стала получать украинский паспорт. Так и жила с советским. С тем, полученным ещё в 1970-х годах паспортом, ставшим для меня в 90-е годы символом единства страны, в которой я родилась и в которой продолжала жить – в своём сердце. Поэтому, когда на рубеже столетий-тысячелетий я вынуждена была по семейным обстоятельствам уехать на жительство в Ленинградскую область, в зону притяжения Петербурга, то именно с этим паспортом выбралась за пределы «комиксов искусственных границ».
В состоянии, когда «По сердцу промчался поезд / И как я осталась жить?», разлучённая с сыном ради мамы, я прожила в пригороде Петербурга более двенадцати лет. На новом месте в России, не раз и не два столкнувшись с тем, что «материковые русские не понимают меня» в моей боли о Крыме, я через несколько лет после ухода мамы стала подумывать о возвращении домой, где оставался мой сын, не собиравшийся покидать родную крымскую землю. Когда в 2012 году я написала строки, «Как в бомбёжку раненая мамка / У черты рубежной Русь лежит», и меня никто из моего окружения в Петербурге не понял, стало очевидным, что пришла пора быть там, где у меня, хотя бы в этом вопросе, есть единомышленники. Задавая своим спутникам по российской жизни, в то время в большинстве своём равнодушным к земле таврической, риторический вопрос: «…Но кости ваших дедов и отцов, в Крыму погибших, / На кого оставить?», я стала продумывать конкретные шаги по своему переселению.
На деле оказалось, что вернуться назад, в Крым, мне было не так просто. Номинально я оставалась гражданкой Украины, а, значит, если хотела оказаться дома лёгким путём, должна была выйти из российского гражданства. Но прощаться с российским гражданством я не могла: мне было необходимо оставаться в нём во что бы то ни стало – по внутренней принадлежности к Русскому миру и к великому русскому языку. Оставалось получение вида на жительство. В свою очередь, чтобы обитать в Крыму с видом на жительство, мне надо было выйти из гражданства Украины. А дело это по украинским законам затяжное, которое можно было осуществить только через украинские консульства за пределами Украины. В моём случае это консульство в Санкт-Петербурге. Да и указы о выходе из гражданства Президент Украины подписывал, как говорили знающие люди, только два раза в год.
Собрав необходимые документы и сдав их в консулу в конце 2012 года, я стала заниматься переездом в Севастополь (продажа-покупка жилья) и ждать, когда Президент Украины издаст указ о моём выходе из украинского гражданства. За этими хлопотами и ожиданиями прошёл 2013 год. На мои звонки из Крыма в консульство Петербурга я неизменно получала ответ, что из Киева решение ещё не пришло.
Дни февральского переворота в Киеве застали меня в Крыму, где я уже устраивалась в новой квартире, ещё оставаясь прописанной в России, что было необходимым условием для получения вида на жительство по законам Украины. Окунувшись в водоворот крымских событий 26 февраля у здания Верховной Рады в Симферополе, поняла, что мне надо спешить – ситуация с моим официальным положением становилась непредсказуемой: с новой властью и консулов могут сменить, и документы могут затеряться… Для себя решила, что какой бы ни была судьба Крыма – буду с ним.
Дозвонившись в очередной раз в Петербург, узнала, что указ о моём выходе из украинского гражданства Президентом В. Януковичем был подписан несколько месяцев назад, что документ пришёл с дипломатической почтой в консульство, и полагающаяся мне об этом справка уже выслана по месту прописки в Ленинградской области. С одной стороны, я порадовалась, что дело решено, а с другой – никакой справки по месту прописки не приходило! Мне об этом сообщили доверенные люди с места моей прописки. В ходе разбора ситуации в телефонном режиме выяснилось, что справку в консульстве мне могут продублировать, если я ещё раз оплачу консульский сбор. Конечно оплачу! Какой вопрос? – я соглашалась на все условия.
По телефону записалась на консульский приём на 4-е марта. Билет на самолёт был куплен на 1-е марта. Уезжать из Крыма предполагала всего на пять-шесть дней, а потому собралась только с пакетом, даже не с дорожной сумкой.
Кто в Крыму сегодня не помнит, что 1-го марта НЕБО НАД СИМФЕРОПОЛЕМ ЗАКРЫЛИ? Это для меня было настоящим ударом! Срочно отказавшись (а если и завтра небо закроют?!) от билета на самолёт Аэрофлота, предлагавшего регистрацию на следующий день, переехала на железнодорожный вокзал Симферополя и уже в одиннадцать утра выехала на Москву поездом. В это время мои московские друзья заказали для меня на 2-е марта билет на самолёт Москва-Петербург. В столице меня встретили, перевезли в аэропорт, уже через полчаса я вылетела на Питер и долетела до Пулково без задержек. В городе на Неве у родственников не могла оторваться от телевизора, следя за крымскими событиями. Как не следить?! Сын находился в народном ополчении... 3-е марта пережила трудно, не отходя от телевизора сутки.
4-го марта, заплатив консульский сбор в банке на Фурштадтской улице, я прошла через Таврический сад (!), добралась до украинского консульства на Бонч-Бруевича, где с нетерпением дожидалась своей очереди на вход в тамбур, из которого посетители общаются с консулом через стекло. Людей было много, в основном тех, кто уже не первый год живёт в России, но документы пока не выправил. Чувствовалось волнение, никто не мог представить, чем для них могут закончиться перемены в Киеве. Видела, что мне повезло больше других – документы на меня уже пришли.
К счастью, консул оказался прежним, и я без препятствий получила долгожданную справку о моём выходе из украинского гражданства. Взяв стандартный листок формата А-4 в руки, не знала, к добру этот документ или нет? Смотрела на официальный бланк с двумя строчками текста, задавая себе вопросы: какова будет судьба Крыма? чьим будет он? что будет с его населением, не принимающим киевскую власть, если «коричневые» дорвутся в Крыму до власти? смогу ли я жить дома, или меня вышвырнут за пределы полуострова?..
Выехать назад, домой, в Крым, намеревалась уже на следующий день, хотя права голосовать на референдуме, конечно, не имела, ещё оставаясь прописанной в России. Однако, напряжение последних недель дало о себе знать, и к вечеру консульского дня болезнь уложила меня в постель. Да и сын категорически запретил мне возвращаться в Крым до референдума – мол, пользы от тебя никакой, а ещё за тебя переживай, ведь дома не усидишь… Болезнь и родня смирили меня, и все главные события Русской весны я увидела на телеэкране. Слёзы радости за Крым и досады, что я не там, не в Крыму, со всеми, превратили мои дни в переменный плач. Правда, за это время я успела написать наброски о событиях на Украине и в Крыму «Коррупция – порох революции» (о противостоянии у Верховной Рады 26 февраля), опубликованные в газете «Православный Санкт-Петербург» уже в марте.
Обратный билет на самолёт я купила на 22-е марта, как только прошли главные правительственные процедуры в Москве по присоединению Крыма к России. А 20 марта с дерзновением обратилась в паспортный стол, чтобы в тот же день выписаться в Севастополь. Надо было видеть лицо паспортистки, когда я подала документы и попросила выписать меня в Севастополь сегодня! Слово «Севастополь» оказалось волшебным – через полтора часа (а не через неделю, как полагается) я держала в руках листок выбытия в город-герой и свой российский паспорт со штампом о выписке. Не сомневаюсь, что я была одной из первых в материковой России из выписавшихся в Крым в те дни.
Из России я возвращалась… в Россию. Это был один из счастливейших моментов моей жизни! Такой развязки своей затяжной истории с возвращением в Крым я не могла себе представить в самой фантастической мечте! Собираясь из Ленобласти в Крым в 2012 году, предполагала, что буду жить замкнутой жизнью в украинском захолустье, а оказалось, что Крым, взорвавшийся патриотическими чувствами, поднял на дыбы и всю Россию, разбудил её от спячки, дал вспомнить, что значит любить свою Родину, и в результате превратился в оживлённый перекрёсток российской жизни.
Я счастлива, что вернулась домой – дважды: в Крым и в Россию. Это настоящий дар Свыше, за который буду благодарить всю жизнь.
Севастополь, 23 декабря 2014 года
СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РОМАШКИ
Белая колонна памятника Затопленным кораблям своим отражением рябила в воде у подножия собственного основания. Словно опрокинутая вниз рассеянным светом уходящего дня, она струилась к берегу по прибрежной, всегда подвижной, морской глади, казалась собранной воедино из округлых кусочков влажного мрамора – такая своеобразная нерукотворная мозаика на воде.
Было около четырёх, когда рядом с колонной коснулся воды букет полевых ромашек и мерно закачался на волне.
К этому букету, к этому его соединению с водой Большой Севастопольской бухты я шла много лет. Забвения-то не было. Просто постепенно отстранилась, отошла на дальний план, затушевалась одна из наших семейных историй. Да и что тут удивительного, когда речь идёт о человеке, которого я никогда не видела, о котором только слышала? Хотя, помню, в детстве не раз сжималось сердце, и наворачивались слёзы от жалости к нему – Тимоше, как называла своего брата мама. Брата, с которым они были погодки, и все рассказы мамы о брате Тимофее окрашивались особым теплом её сердца.
В пору моего раннего детства большинство новых для меня слов я впервые услышала от мамы, Матрёны Николаевны, умевшей немногословно, с живым чувством рассказывать о жизни, наших родственниках, событиях... Было среди слов и название южного города из иного мира, не имеющего ничего общего с Харьковщиной, где прошли мои дошкольные годы. Севастополь – знала я чуть ли не с пелёнок – это место, где был изранен дядя Тимоша, почему он и прожил недолго после войны, не дождавшись нас, своих племянниц и племянников, рождённых в послевоенное время.
С годами острота восприятия маминых рассказов о его трагичной судьбе притупилась настолько, что и, купаясь, когда выпадала такая возможность, в ласковых, но и тяжёлых от соли, волнах севастопольских бухт, я не вспоминала о роковом для нашей семьи взрыве в этих многострадальных водах. Как-то это сосуществовало отдельно, не пересекаясь: радость купания, счастье жить, мирное небо и… война, кровь, смерть.
Более десяти лет я проводила экскурсии по местам Второй Героической обороны Севастополя. Можно сказать, почти ежедневно «воевала» рядом с теми, о чьих подвигах рассказывала, вкладывая в это дело душу. Иногда работала и с ветеранами, и всё же… Не мне довелось пережить Великую Отечественную, не моим ровесникам. Выпала она другому поколению.
…И теперь не могу объяснить, почему именно в этот день 9 мая 2012 года настигло меня внезапное чувство родства с Севастополем, его бухтами, водами, берегами... Настигло в Алупке, в радостном приподнятом настроении празднования Дня Победы, после панихиды о вождях и воинах в храме Архистратига Михаила, которую отслужил его настоятель отец Валерий Бояринцев. Это чувство охватило всю мою душу, побудило к действию – немедленно ехать в Севастополь, – хотя солнце уже заметно перевалило за середину дня.
В течение нескольких минут, как бы сами собой, стали оживать, – да-да, оживать! – в памяти мамины рассказы. Их образы обретали словесную плоть, волновали. Без напряжения, одно за другим выходили на свет кодовые слова повествований – «тральщик», «сигнальщик», «мина»… И тихий мамин голос: «В живых остался он один…»
Я засобиралась ехать в город-герой, не медля ни минуты. «Да куда же ты поедешь? Парад давно закончился!» – прошмыгнула в голове гаденькая мыслишка, словно желая лишить меня чего-то важного, что я уже предчувствовала, но ещё не могла до конца осознать (наверное, подобные мысли и мужчин приковывают к диванам во времена современных нам испытаний). Отмахнувшись от неё, взяла у батюшки благословение и спустилась к алупкинской автостанции.
Мне повезло. Я сразу села на подкативший автобус, ехавший по маршруту Мисхор-Севастополь (на трассу, к питомнику, где обычно садятся на проходящие из Ялты в Севастополь автобусы, выбираться не пришлось). И вот уже устремилась туда, куда сердце моё, наполненное нахлынувшими воспоминаниями, летело в своём неожиданном, мощном порыве.
…Помню фотографию круглолицего матроса в форме и с надписью на белой бескозырке «Черноморский флот». Эта чёрно-белая фотография, увеличенная с маленькой фотки в 60-х годах каким-то захожим фотографом-кустарём, висела в доме мамы, где бы ей ни приходилось жить – в Люботине ли под Харьковом, в Сарабузе ли под Симферополем, в Тосно ли под Ленинградом-Петербургом. В детстве я подолгу смотрела на дядю Тимофея и всегда удивлялась, как они похожи – он и моя мама, брат и сестра.
«Когда Тимоша пришёл с войны, я надела его бескозырку и бегала в ней целый день то за водой на криницу, то в огород, то к соседям... И так мне было радостно, что братик живым вернулся, не калекой, так на вид мне тогда показалось. Да только жить ему оставалось совсем немного», – вспоминался мамин вздох сквозь утихомиренную послевоенными годами скорбь.
Букет… Я знала точно, что обязательно найду в Севастополе цветы и отдам их той воде, из которой в 1944-м сердобольные люди выловили восемнадцатилетнего матроса Белова Тимофея Николаевича, чудом оказавшегося на плаву с лёгкими, полными осколков. Сколько нашей Беловской кровушки вылилось тогда в Чёрное море у берегов Севастополя, Бог весть…
«Все погибли, когда катер-тральщик подорвался на мине, – рассказывала мама. – Он сразу ко дну пошёл. А Тимоша живой остался, потому что на сигнальном мостике стоял, его да-ле-ко взрывной волной отбросило.
Как от немца Севастополь освободили, он и попал туда служить сигнальщиком. А воевать Тимоша добровольцем пошёл сразу после Курской битвы, когда выбрался по немецким тылам из-под Харькова, где мы жили в оккупации. Совсем юным был, но в армию братика взяли. Его тогда и обучили на сигнальщика. Направили служить в Севастополь на тральщик – надо было очищать бухты от неразорвавшихся бомб, снарядов, мин».
Через три года, в 1947-м, Тимофей Белов умрёт в госпитале под Харьковом. В нашем семейном альбоме хранится фотография: госпитальный двор, залитый солнцем; санитарочки вокруг гроба; рядом с ними ещё один мамин брат дядя Данюша, тоже израненный, но проживший после войны долгую и честную жизнь. Когда я смотрела в детстве на это фото, мне всегда казалось, что хоронят подростка.
…У входа на Приморский бульвар среди прогуливающихся людей и звуков военных маршей стояла улыбающаяся женщина с корзиной ромашек. Букеты выглядели белопенными хлопьями прибоя с жёлтыми проблесками солнечных лучей в них. Слегка пасмурный день подчёркивал незатейливую нарядность цветов.
Да, именно такой букет мне и нужен был сейчас – простой и светлый, как русская душа в своих лучших проявлениях. Многое было в этом букете: и незаметная на первый взгляд стойкость, и неброская скромность настоящего героизма, и ясный образ Родины с её хлебным русским полем и полем брани, которые так естественно соединились в этот день в нерасторжимое единство на каменистой, овеянной легендарными подвигами, севастопольской земле, на его воде.
С букетом ромашек я медленно пошла в сторону моря, пересекая Приморский бульвар. Спешить уже было незачем. В памяти снова всплывали подробности маминых воспоминаний: «В тот день, когда Тимоша умирал в госпитале, он писал на своём паспорте (нам потом отдали документы): «Жаль уходить из жизни в 21 год. Прощайте…». А буквы становились всё крупнее и крупнее и сползали наискосок вниз…
А Дарийка, соседская девушка, очень полюбила Тимошу, когда он с войны вернулся. Но брат знал, что скоро умрёт, и не мог жениться, даже встречаться с нею не мог. Вот и Дарийка жить не стала…»
Мама! Зачем всё это снова пришло ко мне сейчас и через десятилетия душу ранит, застряло комом в горле?!.
Я долго держала ромашки у груди, старалась согреть стебли, словно хотела передать им тепло своего сердца. Сколько же всё-таки оно знает такого, чего никогда не вместить рассудку!
И вот тёплый земной букет полетел к прохладной воде – тяжёлой от крови и боли, сокрытых в недрах её бесконечной памяти. Связанные в пучок цветы ритмично заколыхались на волне почти в такт с моим сердцем – я специально приложила пальцы к шее и нащупала пульс. Долго стояла у воды с чувством обретения родства и с этой серо-зелёной, неторопливой сегодня, водой, и с этими бело-жёлтыми берегами, так колоритно перекликнувшимися с букетом ромашек, и с праздничным городом, освобождение которого стало предтечей Великой Победы, – сияющим Севастополем в своей вознесённой над зеленью белизне, который – в тот миг ещё не ведала! – через полгода станет моим родным домом.
Пора было уходить. Оглянувшись на бухту с высоты бульвара, нашла глазами букет на волне. Вода уже расслабила путы намокшего шпагата, ромашки раздвинулись, образуя плоскую окружность, и букет издали стал походить на белую бескозырку.
С того дня вот уже два года подряд я прихожу на парад Победы в числе первых горожан. После парада спускаюсь к Набережной Корнилова и у памятника Затопленным кораблям бросаю на воду цветы. Но теперь мой букет светло-голубого цвета – из нежных незабудок. Словно кусочек неба на синей волне.
До отправления автобуса назад, в Алупку, ещё оставалось время, и я зашла в привокзальный буфет перекусить. Здесь всегда можно взять приготовленную по-домашнему гречневую кашу с овощной нарезкой. Заказала и бокал сухого красного вина. Всё-таки праздник! И в Крыму, в Севастополе – древнем винодельческом крае.
Поискала глазами свободное место и присела к женщине лет сорока пяти. Перед нею тоже стояли тарелка с гречневой кашей и бокал красного вина. Заговорили, обменялись поздравлениями. Брюнетка с гладкой причёской и благообразным лицом предложила тост за праздник Победы. Слово за слово, и вот уже завязалась беседа, сердцевиной которой были Отечество, его героическое прошлое.
Собеседница оказалась москвичкой. Сотрудница одного из столичных министерств, она в Севастополе не первый раз. Её свёкор в 1941-1942 годах защищал Севастополь, уцелел и потом ещё воевал до Победы. После войны он приезжал в город-герой ежегодно. А когда умер, эту традицию продолжают его сын и вот она, невестка. Так с мужем и чередуются: один год в Севастополь приезжает он, другой – она. В этом году привезла документы свёкра для музея 35-й батареи. «Он как раз там и сражался», – пояснила.
Свою семейную историю, связанную с Севастополем, рассказала и я. По народной традиции помянули всех, погибших в Великую Отечественную войну. Помолчали. Было о чём подумать, над чем погоревать: великое Отечество нашей юности распалось, Севастополь оказался вне России – плоть от её плоти, кровь от её крови…
Гречневая каша в привокзальном буфете была вкусной, словно из полевой кухни, а вино – терпким, густым, с розовыми наплывами на тонком стекле, что является признаком подлинности благородного напитка, украсившего наш праздник.
Общение со случайной знакомой в привокзальном буфете было недолгим. Нам предстояло разъезжаться из Севастополя по разным дорогам: ей – в аэропорт, мне – на Южный берег, где я гостила в эти дни. Расставались с добрыми пожеланиями.
Вспоминая сейчас эту встречу, не сомневаюсь, что когда сын и невестка героя войны уже не смогут приезжать в славный город-герой, эту семейную традицию продолжат их дети – коренные москвичи, внуки защитника Севастополя. Особенно теперь, когда и Крым, и Севастополь переживают радость возвращения в родную гавань.
На обратной дороге, в автобусе Севастополь-Мисхор, я оказалась рядом с женщиной лет пятидесяти – пышной, розовощёкой, словоохотливой. Хотя она и говорила на русском языке, акцент выдавал в ней украинку. Голубые глаза лучились неподдельным счастьем, и поначалу было неясно, чему она так радуется – празднику ли, тёплой ли погоде? Но завидев Георгиевскую ленточку на её сумочке, поняла, что Дню Победы радуется она.
Её, что называется, распирали хорошие чувства, и от избытка сердца женщина заговорила со мной откровенно, делясь радостью о своей сбывшейся мечте.
«Я много лет мечтала приехать в Севастополь на 9 мая, да всё как-то не получалось, – начала попутчица. – От многих людей про севастопольский парад слышала: то один расскажет из знакомых, то другой... Родилась я в деревне под Ивано-Франковском. Ещё в юности переехала в Днепропетровск, та так тут и живу. Несколько лет, как торгую на точке у хозяина. Он меня не обижает, с пониманием. Когда заболела зимой – на улице же стою! – весной в санаторий разрешил съездить. Вот я счас в Мисхоре и отдыхаю. Оттуда на День Победы в Севастополь наконец-то и выбралась.
Как приехала, сразу зашла в продовольственный магазин. Батон купила, красную икру и сливочное масло. А водочка, думаю, у кого-то обязательно найдётся!
Ох, же ж и парад сегодня был! – не скрывала своего восторга соседка. – Всем парадам парад! Такого на Украине уже давно-о-о нет! Ветераны с семьями, севастопольцы с портретами родных, техника военная… А колонны солдат и моряков шли не только теперешние, но и в форме времён войны. Ехали и полуторки старые с зенитками, и мотоциклы…
А людэй вдоль улицы! А людэй! Просто тьма, яблоку некуда упасть! И все с цветами, все кричат ветеранам «спасибо!». От всего сердца так кричат. Кажется, весь город вышел парад смотреть. Да и приезжих много.
После парада, уже в парке, я к кучке людей прибилась. Оказались севастопольцы со своими гостями с Дальнего Востока. Муж и жена из Владивостока специально так подгадали в гости приехать, чтобы на парад этот посмотреть. И водочка у них с собой была, а у меня как раз и закуска кстати.
На лавочке расположились на бульваре, и так хорошо посидели, просто душа в душу! Расставались как родные. В гости зовут во Владивосток. Я бы с радостью, да житуха сейчас не та. Слишком дорога дорогая. А так бы почему не поехать?
А люди они какие! Какие люди хорошие! Так сердце и поёт, так и радуется! А как мы наспивались! Каких только военных песен не перепели, а уж «Севастополь, Севастополь – гордость русских моряков!» так раз пять спели! До смерти теперь этого праздника не забуду!»
Я вышла в Алупке, сердечно распрощавшись со своей счастливой попутчицей, и долго была под впечатлением её рассказа, её огромной радости. Где-то она теперь, в 2014-м, украинка с широкой русской душой? Что стало с нею, чтущей воинские подвиги и мужество великого славянского народа? Не удивлюсь, если при нашей случайной встрече, если такая выпадет, она покажет мне Георгиевскую ленточку, которую сейчас, видимо, бережно хранит у своего великодушного сердца.
P. S. Мне остаётся добавить, что в описании дня 9 мая 2012 года, проведённого мной в Севастополе и на южнобережной дороге, нет вымысла. Всё действительно так и было. И хочется дополнить сказанное упоминанием о новой встрече в Севастополе.
9 мая 2014-го я стояла на параде Победы рядом с семейной парой из Коми. Более двух часов мы ждали начала торжественного шествия, а, значит, было время спокойно побеседовать о многом, в том числе и о событиях последних месяцев, вернувших Крым домой, в Россию.
Молодые супруги выглядели лет на тридцать-тридцать пять. Признались, что они пришли на парад Победы впервые в своей жизни. Раньше интереса к таким событиям у них не возникало. В Севастополь приехали сознательно – проверить, так ли всё обстоит, как показывают о городе-герое по телевизору?
И вот они увидели неподдельное ликование севастопольцев от мала до велика, благодарность ветеранам, слёзы радости, пестрящие повсюду Георгиевские ленточки, младенцев в матросках и камуфляжных костюмчиках, пошитых молодыми мамочками не по указке сверху, а по движению патриотических чувств… Они услышали вспыхивающее то там, то здесь пение, скандирование – и пели, и кричали вместе со всеми.
В конце парада Победы гости из Коми и сами прослезились: «Да, здесь, в Севастополе, всё по-настоящему».
Севастополь, 2-3 октября 2014 г.