Игорь ГРАЧ

КАЗАЧЬЯ РОТА. СНОВИДЕНИЯ

Подходит ночь, пугливая, сторожкая.
На небе – злато лунной булавы.
Храпит в казарме братство запорожское,
пришедшее намедни с боевых.

Во снах – блокпост, и обороны линия,
и сквозь зеленку верткая тропа,
и хриплый рэп времён новейших лирника
несётся из забытого компа.

Во снах – над Иловайском небо скалится,
грохочет чужеземная арта,
и танк прямой наводкой бьет по каплице,
взяв на прицел скорбящий лик Христа.

В ответ гранатометы тяжко рыкают
в антипатриотичном стиле рэп,
а поле... Поле всё такое ж Дикое,
и степь кругом – все та ж казачья степь,

и та же песнь – ковыльная, унылая,
и тот же ветер, полный пуль и лжи,
и тот же пугач над Саур-Могилою,
где Морозенко голову сложил.

Смешались времена. В степи контуженной
взрыв "точки-у", ленивый скрип мажар,
рычащий рэп... А в небе взор притушенный
всё видевших, всевидящих Стожар.



***

Война отступила. В пятнадцати верстах
нечастые взрывы, глухая стрельба, 
а здесь - тишина.Из убежищ на воздух
повыползли сауны, банк и кабак.

На шаг отступили тревоги и страхи,
и люди не слышат, как стонут во сне
два хлопца из взятой хохлами Констахи,
не знающие ничего о родне,

не видят, как спит "на подрыве", вполглаза
и не покидает казарменных стен
казачья элитная рота спецназа -
шахтёры, таксисты, один бизнесмен...

Тумана предзимнего тёплая вата.
Меж нами и городом встала стена.
Война отступила. А мы виноваты,
что недалеко отступила война,

что хлеб дорожает, что нужен порядок,
а мёртвых детей из земли не поднять...
За Нижнею Кринкой ложатся снаряды,
и некогда нам ничего объяснять.



ПОПЫТКА ВОЗРОЖДНИЯ
		
Как вспышка последнего гнева,
комета вильнула хвостом.
Глубокое чёрное небо
подернулось Млечным Путём.

Уродлив, как статуя нэцкэ,
на блоке застыл БТР,
и рвутся снаряды в Донецке,
и полнятся сводки потерь...

Но - полнятся также прилавки,
и учениками - лицей.
На тракте - асфальта заплатки,
улыбка - на женском лице.

Плоды осторожной победы -
ремонтные грузовики.
И улицы - чисты и белы,
и речи - смелы и легки.

Концерты, гуляния в даты,
и голубь вспорхнул в вышину,
девчонка целует солдата,
идущего не на войну.

Разрывы над Горловской трассой,
и пальцы на спуске свело.
...Но Феникс простер над Донбассом
пробитое пулей крыло.



ВНЕ ЗАКОНА

Подходит весна беззаконного года.
Мы прожили за год - года и года,
мы видели, как вне закона природы
с февральского неба упала звезда.

Мы видели чрева дебальцевских УРов,
набитые формою - с натовских плеч,
мы слышали как огрызаются укры,
мешая с грузинскою - польскую речь.

Здесь всё вне закона - и школы,и штабы,
неслышно с небес соскользнувший закат...
И плачут во тьме беззаконные бабы -
в руинах законно разрушенных хат,

и мартовские беззаконные травы
стараются скрыться от мин и от глаз...
И белую ризу сменило на траур
российское знамя, придя на Донбасс.



ДВУХСОТЫЙ

Нет в смерти ни красивого, ни мерзкого,
а есть земля, пропахшая угаром.
До взрыва было человечье месиво
двадцатилетним симпатичным парнем.

Не дожито, не люблено, не пройдено.
От страха солнце сделалось белее 
луны. Как ни почётна смерть за Родину,
в земле не суше, и не веселее.

Мы все там будем – раньше ли, позднее ли –
Без ненависти, гнева и истерик
мы нивы жнём, которые не сеяли,
недолго сокрушаясь о потерях.

Привычно вражья гаубица гукает,
и полыхает небо темно-красным...
Оторванную человечью руку я
несу в руке. И страшно, что не страшно.



ХАРЦЫЗСК. МЕЖДУ ОБСТРЕЛАМИ

Скоро ночь. Остатки бледной просини
с неба смел осенний жёлтый ветер.
Листопад свистит над Новороссией,
над страной,которой нет на свете...

Над притихшей площадью базарною
сполох молчаливого заката.
Детский сад, назначенный казармою,
лязгает затвором автомата.

Остов бывшей хаты у окраины
в степь глядит спокойным мертвым взглядом,
притаилась средь полей потравленных
стая невзорвавшихся снарядов.

Дух перегоревшего отчаянья.
Палою листвой забито горло.
Хриплый лязг затвора средь молчания -
призрачной страны чуть слышный голос.



ОТПУСК. РОССИЯ

В мир, исполненный света,
я гляжу сквозь стекло.
Здесь, наверное, лето,
и, наверно, тепло.

Солнце светит, не грея
в тихий ласковый день.
Я иду сквозь деревья,
я иду сквозь людей,

улыбаюсь знакомым -
не всегда невпопад.
Я, наверное, дома.
Я, наверное, рад.

Дымка, марево... Студень
среднерусского дня.
Улыбаются люди,
проходя сквозь меня.

Воздух сладкий и волглый,
как кондитерский крем.
Обмелевшая Волга,
Облупившийся кремль.

И, как тень, прохожу я
словно сквозь миражи,
сквозь простую, чужую
позабытую жизнь.

Не свистит. Не грохочет
над моей головой.
В ожидании ночи -
хоть живи, хоть чего,

чтоб, уснув, окунуться
в огнепальные сны,
не умея вернуться
с очертевшей войны...



ДОНБАССКОЕ ИНФЕРНО

Волки идут по донбасской земле.
Тёмные тени скользят средь полей,
три силуэта – в туманной золе
вдоль облетевшей зеленки.
Над задремавшим в ночи блокпостом
ступу яга погоняет пестом,
ведьма крадется в тумане густом,
ветер – бесшумный и ломкий...

Волки проходят среди тишины,
средь настороженной полувойны –
полем полупобедившей страны,
черною ведьминской ночью.
Сквозь суету, сквозь раздрай и разброд
сводная тройка из трёх разведрот
линией разграничения идёт,
зеленью светятся очи.

Месяц на небе да ветер а ушах.
Волки проходят бесшумно, шаг в шаг,
мимо оживших, встряхнувшихся шахт
и задымивших заводов.
Тройка проходит, держа интервал.
В мёртвых глазах – Иловайск и Дебал,
в сгнивших клыках – омертвевший оскал
чёрного дымного года.

Души двухсотых недавних времён,
души, лишённые тел и имён,
тех, кто под сенью крестов и знамён
сгинул "безвестным героем",
тех, кто лишь в сводках
и в снах матерей,
снах, что осколка гранаты острей,
жив, и не знает покоя.

Средь прошлогодней пожухлой травы,
свежей, когда они были в живых,
тройка бессонных ночных часовых
с остановившимся взором
молча проходит притихшей страной,
сытой по горло бедой и войной
под помутневшей от страха луной
непримиримым дозором.



НОВОРОССИЙСКИЕ ЯМБИКИ

1. РОССИЙСКИЙ ДОБРОВОЛЕЦ

Бронежилет, разгрузка, автомат,
шлагбаум, рация, тоска по дому...
Опять солдат, как тридцать лет назад.
Должно быть, не умею по-другому.

Мальчишка, не сумевший повзрослеть,
укрытый сединой, как маскхалатом
я назовусь, коль выйдет уцелеть,
"героем" и "империи солдатом".


2.МЕЖДУ ВОЙН

Сомлело в ожидании беды
белесых хат испуганное стадо,
и полнятся военные склады
снарядами для гаубиц и "градов".
Над ухом - свист кровавой тишины,
ворчанье смерти, пролетевшей мимо.
И горько ожидание войны,
и втрое горше ожиданье мира.


3.ГОДОВЩИНА ДЕБАЛЬЦЕВА

Мы год назад отбили треть страны.
Две трети мы оставили укропам.
Усталость в ожидании войны
мы глушим водкой и хвастливым трепом.
Ослабла безоружная рука.
Мы ждали мира? Мы его дождались!
В забытых пропыленных вещмешках
тускнеют прошлогодние медали.


ПЕРЕМИРИЕ

Подморозило.
Кто-то братается с кем-то.
Мы - в двенадцатый раз -
взяли аэропорт.
Кто-то побаловался сигнальной ракетой,
прошерстили дворы,
не нашли до сих пор...

Нас простили -
за сбой довоенного лада,
за родных, что ушли -
кто в Россию, кто в гроб,
маму Мишки -
за то, что ударом приклада
с ног свалил её шалый от страха укроп.

Нас простили -
но в ночь уезжают ребята
под кассетные бомбы,
под кваканье мин,
осененные темно-багровым закатом
(можно с кровью сравнить,
да не сглазить бы, блин!)

Слышен ропот
в измученном нищем народе:
надоела война,
нужен хлеб и закон,
нас простили!
Куда же мы, к чёрту, уходим?
Ненавистных взгляды несутся вдогон.

Изможденные лица,
угрюмые лица,
по церквам - 
"Спаси, Господи, люди Твоя",
и над узкою лентой российской границы
слышен грохот моторов
и грай воронья.

...Мы с оружием встали спиною к восходу,
тает в воздухе
пороховой перегар.
На исходе чумного, кровавого года
нас простили!
Мы сдюжим и этот удар.



ХАРЦЫЗСКИЙ РОМАН-2015

Немного отдохнули – 
и вот опять стрельба. 
Я нынче – в карауле, 
а в небе нынче – Бах. 
Снаряды – чьи-то судьбы – 
несутся через двор, 
насвистывая «Прелюдию 
и фугу ре-минор», – 
да бог с ней, с окаянной, 
полно других забот! 
С девицей полупьяной 
болтаем у ворот. 
(С начальством дело тонко, 
не схлопотать бы в лоб: 
«А вдруг она – шпионка? 
А вдруг она – укроп?») 
Дрожащую от страха, 
ее, взбивая чуб, 
кубанку сдвинув на ухо, 
стратегии учу. 

...А ей – всего и дела, 
что слухать чью-то чушь; 
война ей надоела 
и мирный пьяный муж, 
и Бах гремит над городом 
и вечером и днем... 
Когда ж мы их прогоним? 
Когда ж мы их побьем? 

...Нечастая отдушина, 
простецкий разговор. 
Снаряды, нас не слушая, 
несутся через двор. 
Орган, ветра и тучи, 
слова и перегар...
«Пожалте, дама, ручку!» – 
я нешто не гусар? 

Пожаров злые зори… 
Мне руку жмет слегка 
подбитая мозолями 
рабочая рука. 
И небо светло-красное, 
цвет горя и войны. 
И голос скорбно-ясный: 
«Живите, пацаны!»...

В глаза взглянуло вечное – 
сквозь мутное стекло. 
Измученная Женщина 
меня 
целует 
в лоб...