Кирилл Часовских

ГНИЛЬ

(Рассказ)

(Имена всех персонажей изменены. Возможные совпадения являются не более чем художественным вымыслом)

В телефонограмме было сказано всё предельно чётко и ясно. Организовать траурный митинг. Собрать городской актив. Почтить память активистов майдана вставанием и минутой молчания.

- Что делать-то будем, Виктория Марковна? Они же агрессивные сейчас. Кого соберём-то? Эти ж, кто в Киеве, а кто по квартирам сидит тихонько. Ждут своих, с подкреплением. Тогда уж выйдут. И шо мы им скажем? А в Киев? Отчёт же надо предоставить.

Виктория Марковна, высокая дама с мощными ногами, крепким торсом и причёской в виде чёрного шара с начёсом хлопала глазами сквозь очки и размышляла. Ситуация складывалась... непонятная. Областное начальство во всех доступных телефонах молчало, или отделывалось совершенно невразумительными рекомендациями. Похоже, они тоже плохо понимали, что происходит. Такого расклада в её жизни ещё не бывало.

Нет, было понятно, что безумные боевики с Институтской власть взяли. Виктор Фёдорович, скорее всего, бежал. Или не успел. И скоро его окровавленный труп, под торжествующий визг победителей, протащат по Крещатику. Но дальше-то что делать? Это ж её город, она тут прожила всю сознательную жизнь, знает, что он, мягко говоря, отнюдь не майданный. Говорят здесь исключительно по-русски. Собери она сейчас траурный митинг в честь убитых майданят - что будет? Ну, допустим, толпу она всегда умела держать, научилась. Но как они себя поведут сейчас? Милиция сидит тихонечко и дисциплинированно ждёт результатов. Пока им команда не поступит, они ничего делать не станут. Никого разгонять они точно не будут, да и сил таких нету в отделе. СБУ46ц2г ? Вроде они что-то делают... но, как обычно, сохраняя многозначительное молчание. Скорее всего, ничего они не делают, точно так же ждут команды, когда всё разъяснится.

В дверь мэрского кабинета кто-то поскрёбся. Сотрудники сейчас держались пришибленно и вдвойне осторожно, опасаясь непродуманными действиями вызвать гнев Госпожи.

- Можно, Виктория Марковна?

- Да.

В кабинет бочком просочилась Мышка. Маленькая, чёрненькая, из орготдела.

На вопросительно вскинутые глаза меленько зачастила:

- Там сейчас Александр Сергеич выступает. Он в Киеве, говорит...

Виктория Марковна тиснула пухлой ладонью пульт и быстро нащупала нужный канал.

Там действительно вещал Александр Сергеевич. Лицо его, обычно, такое благообразное, ухоженное, гладкое, с мужественными скулами, было опечалено. Причём, оно было опечалено не протокольно, как оно профессионально печалилось на закладке памятника Голодомору, или в честь Дня Победы, а на самом деле. Даже, скорее, не опечалено. Александр Сергеевич явно чего-то боялся. И голос его подрагивал, как будто он вот-вот скукситься и начнёт плакать, как мальчик, потерянный родителями. И было это всё настолько необычно, что госпожа мэр как подняла руку с пультом, так и осталась сидеть, будто указывая прибором на новизну собственного удивления.

'Украину предали. А людей - столкнули лбами. Вся ответственность за это лежит на Януковиче и его ближайшем окружении. Мы, фракция Партии Регионов в Верховной Раде Украины, решительно осуждаем преступные приказы, приведшие к человеческим жертвам...'

Мышка, расширенными глазами смотрела в экран, где скорбел и просил прощения у новоявленных победителей один из бывших великих, лицо, особо приближенное, могущественное, полновластный владыка своего ленного владения размером в целую область. Он, безусловно, пытался выглядеть элегантно, как уже привык, но давалось ему это с трудом. И все это видели. И сама Виктория Марковна. И Мышка. И все остальные. Александр Сергеевич видел своё бледное отражение в дисплее, с которого читал текст и ему тоже было себя жалко. И ещё было страшно. Нет, в студии ему никто не угрожал. И пришёл он сюда не под конвоем дёрганых людей в балаклавах, а сам, пытаясь сохранить хоть что-то из нажитого за 20 лет своей бурной биографии эпохи незалежности. И богатый жизненный опыт учил его, что всегда нужно прогибаться. Хочешь что-то получить - прогибайся и нагибай. Будешь твёрдым - сломают, низведут до состояния инфузории, или вовсе убьют. Хочешь хорошо жить - подстраивайся, гнись, решай вопросы и всегда, во всех случаях выплывешь. Всегда можно договориться, с кем бы то ни было.

Поэтому могущественный Александр Сергеевич был жалким и погнутым, ровно до такой степени, чтобы сохранить видимость импозантного величия, но, в то же время, продолжать соответствовать образу кающегося грешника. Больше всего, конечно, радовало, что они, всё таки удержались. Не дали отмашку командованию внутренних войск на силовое решение ситуации. От этого сердце теплело и не так сильно колотилось.

- Руки, руки-то у меня чистые... Нету крови, совсем нет. Не я. Не я. Не мы. Облегчение-то какое, что всё кончилось. Сейчас договорю и домой, в баню. Сейчас же. С этими всё порешаю, проголосуем всё, что им надо, хоть что - не важно вообще.

Виктория Марковна, как человек, давно вращающийся среди этих хищных тварей, прекрасно понимала все закадровые комментарии, мимолётно отражающиеся на благообразном лице Александра Сергеевича и тихо его ненавидела.

- Хотя бы помощнику велел на звонки отвечать, сука...

Дальше внутренний комментатор выражался исключительно не толерантно и без всякой политкорректности. Даже, пожалуй, грубо. Такими словами, которыми Виктория Марковна никогда бы Александру Сергеевичу не сказала приватно.

Мышка пискнула:

- Там они митинг несанкционированный... Российские флаги. Возле Дома Культуры прямо, колонки поставили.

- У нас другие инструкции. Нужно почтить героев 'Небесной сотни'. Распоряжение из Киева. Звони активу, пусть в актовом зале собираются. И этих пригласи, как их, атаманов со своим казаками. И депутатов вменяемых, только наших ! Ну, коммунистов можно.

- А как же мы им... Они же не станут.

- Не твоя забота. У меня - станут.

Виктория Марковна сверкнула стёклами очков и Мышке сразу полегчало. Уж у неё-то, Хозяйки, городская простота действительно скушает любой мусор, если она призовёт считать его конфетой. А человек неискушённый ещё и добавки попросит.

Стихийное собрание в актовом зале шло совсем не гладко. С мест выкрикивали всякое, иной раз даже оскорбительное. И ладно бы в адрес центральных властей - те далеко, да им и всё равно - так ведь выкрикивали в адрес самой Хозяйки. Казаки глядели неприветливо и даже, несколько угрюмо. Актив, обычно, громогласный и безаппеляционный, размашисто диктующий своё, строго выверенное и утверждённое мнение, напротив, сидел притихший. Зато какие-то вовсе неизвестные люди, которые раньше никогда не появлялись ни на заседаниях, ни во время плановых мероприятий вели себя раздражающе вольно, позволяли себе громкие высказывания, звучащие уж очень резко. Выглядели они тоже неприятно. Не привычные, нагловато-трусливые уголовники накачанные пивом, не истеричные оппозиционеры, не маразматические старушки, вовсе нет. Жилистые, плотные мужчины, со злыми глазами и сдержанными движениями, вполне прилично одетые. Некоторых Виктория Марковна припоминала - они мелькали в коридорах, пытались получать в администрации нужные им разрешения, оформить земельные участки, добиться прокладки канализации, асфальта, освещения на своих всеми забытых улочках. Сдерживая мат, вежливо интересовались причинами отказа в своих ходатайствах, уходили и приходили, внимательно провожали взглядами братьев Исмаиловых, которые без очереди шли в её кабинет оформлять очередной 'маленький киоск совсем вот тут в центре'.

А теперь они были здесь. Некоторые уже успели облачиться в выцветший камуфляж. И они её рассматривали. Необычно так рассматривали, с интересом, нездоровым, с её точки зрения. Как будто примеривались. А у актива, наоборот, глаза прятались. Она снова пожалела, что не успела как следует взрастить и воспитать местных ультрас, слишком поздно вняла рекомендациям. Честно говоря, не воспринимала всерьёз даже. А сейчас бы они понадобились. Человек 30-40 с битами. На всё готовые, прикормленные, безбашенные. Двое-трое активных сразу уехали на майдан. А без них остальные рассосались. Ну, ничего...

Она, энергично топая, вышла на трибуну и сразу всех схватила за горло. Речь её лилась непрерывным потоком, без возможности кому-либо стороннему её чем-то перебить, прервать. Она всем сочувствовала. Она всем сердцем была с ними, со всем народом и даже с казаками (казаки немедленно встрепенулись и приосанились). Она негодовала и обличала. Выждав момент, когда даже наиболее твердокаменные стали размякать, она подняла зал на ноги, потребовав почтить память 'всех погибших на майдане, и 'Беркут', и протестующих'. Зал стоял и чтил память 'протестующих'. Виктория Марковна с облегчением, продолжая сохранять на лице выражение единения с чаяниями народа, перевела дух. Прокатило. Ну, и сейчас на той же ноте закончить и отправить восвояси. Пока они сообразят, если вообще сообразят - многое изменится.

Из актового зала люди расходились с ощущением, что их всех только что вставили, только непонятно, с какой стороны и как.

Дальнейшие события, как и всё, начиная с осени прошлого года, разворачивались вкривь и вкось. Совершенно непредсказуемо. Подполковник СБУ Пшеницын, с которым она регулярно созванивалась, рекомендовал ей лично руководить взбудораженной массой, говорить речи, всячески быть с народом в полном слиянии. При этом, сразу предупредил, что митинги будут фиксировать скрытой видеосъёмкой и, чтоб, особо ничего лишнего под уголовный кодекс не ляпнула. Она заверила, что ни в коем случае. И спросила, кому отдать списки 'самообороны', которые на днях доверчиво записались под её одобрительные реплики в эту самую самооборону, горделиво щеголяя георгиевскими ленточками.

Подполковник одобрил и велел отнести прямо в милицию. Грязную работу - облавы, задержание под админстатью 'за мелкое хулиганство', охрану правильных митингов будут выполнять именно они, менты. А у него, подполковника Службы безопасности, эта информация и так уже есть. Со списками и заявлением о фактах сепаратистских высказываний на пророссийских митингах она отправила в милицию прихвостня. Прихвостень - пухлый мужчина, невероятно тупой, чрезвычайно активный и патологически пьющий регулярно попадал в дурацкие истории, но она ценила его за абсолютную, почти собачью преданность и безмозглость, что позволяло использовать его во всех нужных случаях втёмную. Это было удобно.

На митингах и стихийных сборищах Виктория Марковна вновь почувствовала себя в своей тарелке и успокоилась. Сперва, конечно, ей и в голову не приходила туда идти. Зачем? Подполковник заверил её, что к ним на помощь, в Управление, прибыли опытные спецы с самого Киева, намекнул, снизив голос, что и не только из Киева, а аж из Ленгли. И скоро, в считанные дни, всё закончится. Главное, выполнять чётко все инструкции и следовать указаниям.

Тем не менее, ряд работников городской администрации, ещё не натаскавшихся, не получивших необходимой скользкости в телодвижениях и туманности в формулировках, прониклись духом этого безумного, стихийного протеста и стали прямо таки уговаривать её. Понятно, что всерьёз всю эту чушь она не воспринимала. Так и сказала одному такому энтузиасту:

- Ну и как ты всё это видишь? Нам под кацапов ложиться, что ли?

Мальчик её шутку не понял, и принялся убеждать. Уговаривать. Похоже, он и в самом деле воспринял происходящее как нечто настоящее. Она поразмыслила. Ещё раз позвонила. Подполковник был занят и нетерпеливо отмахнулся, не дослушав резонных объяснений. А она ведь объясняла ему необходимость использовать стихийный протест в для набора электоральной массы. Выборы ведь. Выборы же никто не отменял. Какая бы власть не случилась, выборы всё равно будут проводить. А это - участковые комиссии. Специально обученные люди. Свежий, кадровый актив. Он там уже на подходе, уже пробиваются сквозь серые лица столь характерные, быстрые взгляды, по которым она моментально узнавала своих. Тех, кто всё понимает. Кому не нужно объяснять, для чего нужно вбросить за нашего кандидата стопку бюллетеней и почему именно этот кандидат - наш. Их просто нужно найти, вычислить, подтянуть. Подкинуть корма. Придать солидности. Они пригодятся. Поэтому вскоре, одевшись попроще, Хозяйка города деловито, но сохраняя весь свой властный вес, вышла на площадь. Ей расчистили путь - она сразу отметила двух- трёх тех самых. Перспективных. Встала у микрофона, отработанным движением кормы очистила возле себя пространство и, надёжно упёршись каблуками в асфальт, принялась вещать:

'И я вас заверяю, как городской голова, как лидер Партии Регионов нашего города - я этого не стесняюсь. Я вас заверяю, что кто бы из руководства нас не бросил, командиры наши, солдаты всё равно были в бою! Так вот я вам хочу сказать, кто бы там чего не орал и не кричал, в нашем городе только народ будет решать, что нам делать!'

Толпа радостно вскрикивала и поддерживала. Толпа скандировала - слова и лозунги значения не имели, пусть кричат, что угодно, хоть 'Россия! Россия', хоть 'Слава Беркуту!', главное, чтобы толпа была наэлектризована и был ритм. В таком состоянии ими вполне можно управлять. Такие дальше кричалок не пойдут. Несколько раздражали неподвижные лица в ярком, почти праздничном окружении митингующих. Те самые, что рассматривали её в зале. Некоторые в тот раз не встали вместе со всеми. А сейчас они не кричат. Осматриваются. А хуже всего, что кое-кто из них уже где-то за спиной, в ближнем круге. Они не выступают. Не свистят. Просто стоят и о чём-то говорят между собой, замолкая, в случае приближения её, или её прихвостней.

Может, так бы оно всё и сошло на нет, в лозунгах, в шествиях, в кричалках. Да и угрюмые люди вдруг куда-то исчезли - то и дело сообщали об аресте то одного подкацапника, то другого. Молва говорила об автобусных колоннах, которые развозили по стране 'чёрных человечков' с майдана. Вот, их показали в Одессе. Вот, они собираются в Полтавской области. Берут штурмом горисполком. Она почти расслабилась. Напряжение стало уходить. А потом пришла новость - захвачено СБУ. Она была абсолютно уверена - сейчас пришлют спецназ и раскатают этих полупьяных уголовников в хлам. За полчаса. Не раскатали.

А потом какие-то вооружённые, в камуфляже с автоматами, взяли без всякого сопротивления горотдел милиции в Славянске. А навороченный спецназ, который расслабленно ехал к ним 'всё порешать на месте' просто расстреляли прямо на дороге.

Подполковник продолжал уверять её, что всё под контролем, что есть другой спецназ, он уже в полной готовности и скоро всех прихлопнут. Она, уже не скрывая раздражения, напоминала, что это 'вот-вот' слышится уже больше месяца, а толка нет никакого и, напротив, становится всё хуже и хуже. Подполковник обижался и намекал, что кое-кто, несмотря на хорошие отношения, может и получить потом по результатам рассмотрения. Виктория Марковна обижалась ещё больше и высказывала претензии. Подполковник переводил темы и сглаживал углы, прося видеозаписи с лицами митингующих, списки участников референдума и отчёты об организации выборов нового президента. Как ни странно, на выборы главы всей государственности подкацапники почти не отреагировали. Она спокойно собрала актив, отчиталась. Ей показалось, в очередной раз, что сейчас это безумие закончится, население дисциплинированно явится на избирательные участки и дружно проголосует за мир, стабильность и пенсию.

Вместо этого, как-то совершенно вдруг, но обыденно, начались бои. Сперва новости воспринимались, как нелепое реалити-шоу, выдуманное не особо талантливым режиссёром. Потом появились первые беженцы, а митинги прекратились вовсе. Вместо этого, возникли из ниоткуда 'штабы' и 'комендатуры'. Казаки важно дефилировали с невесть откуда взявшимися охотничьими карабинами, а кое-кто и с автоматами. Их никто не пытался остановить. Она попыталась возглавить и эту тему, но не нашла понимания. Тут всем руководили уже знакомые ей по лицам и именам люди со злыми и насмешливыми глазами. Они не воспринимали Викторию Марковну ни в каком качестве. Ни как 'лидера Партии Регионов', ни как 'городского голову', ни как 'Хозяйку'.

А подполковник выходил на связь всё реже и реже, и часто был так занят, что или не мог говорить, или телефон был отключен.

В самую жару, когда автоматные очереди и миномётные взрывы по окраинам, уже не прекращались ни днём, ни ночью, к ней позвонили. Приятный, уверенный голос с мягким полтавским акцентом сообщил ей, что он - майор Боженко, назначен командованием военным комендантом города. Славянск уже был освобождён. Там, по квартирам и подвалам, в прямом эфире государственных телеканалов уже выковыривали сепаров и заталкивали в машины, предварительно скрутив руки за спиной. Армия уже на окраинах областного центра, город окружён. Значит и мы скоро...

- Ой, ну просто камень с души, ой... - Виктория Марковна ощутила облегчение, как будто дали свет и снова включился кондиционер - Ой, мы так устали от всего этого, так устали... вы в администрацию подъедете ? Или мне к вам... куда?

Радость была преждевременной. Оказалось, что город, собственно, вот-вот падёт, но ещё не освобождён. И что ей, и секретарю городского совета надлежит прибыть к нему, майору Боженко, на временное КПП для координации действий.

- Флаг я сохранила, - телефон норовил выскользнуть из потной, мягкой руки - он у меня спрятан, мы, когда вы войдёте, сразу же поднимем. Ещё ? Но у меня только один. А, у вас есть? Вот, спасибо вам, прекрасно, просто прекрасно, то есть дийсно так, добре. Да, да, мои хлопцы поднимут и на терриконе, и на вышке. И где ? Да, конечно, якщо в вас е, мы и там поднимем. Божечки, як це добре...

И прослезилась, без всякого притворства шмыгнув в трубку.

- Так, так, выезжаемо зараз же. Шо привэзти? А як же, воны в мэни уси переписаны. Е и паперовий материал, е и на флешки. Добре, вже, вже иду.

Одеваясь на ходу она набрала номер многолетнего главы всех местных депутатов, управляемого, недалёкого, трусоватого, как и всякий, кого она подбирала в своё окружение. Вкратце объяснила ситуацию. Послушала в трубке осторожное сопение, надавила жёстче. Выслушала опасения, заверила в том, что риск минимальный. Дожала.

Через полчаса они уже ехали по полупустому городу в сторону временного КПП, где её ждал неизвестный пока что, но уже такой симпатичный майор Боженко. Флешку со списками ополченцев, с фотографиями их кустарных 'штабов' она спрятала в декольте. Распечатанные бумаги вставила между страниц годового бухгалтерского отчёта. Секретарь втянув и без того короткую шейку в складки жира отчаянно потел, рулил и кивая, время от времени, выслушивалинструкции.

- Если остановят, сиди молча. Меня они знают. Я говорю, ты молчишь. Видишь, не стреляют? Я же сказала, что обещали пока прекратить обстрел. Обещали - прекратили. Это украинские офицеры, а не это быдло обдолбленое. Всё нормально будет. Сиди, и кивай. Мы едем чтобы организовать эвакуацию городской больницы. Да, Князевой я уже звонила, эта сука мне ещё и список этих их, подстреленных, дала. Думает, мы их отсюда в Крым будем вывозить. Сука, выедешь ты у меня в Крым скоро... Осторожнее ! Объезжай с той стороны, видишь же, что разбито чем-то. А сейчас молчи, подъезжаем.

На блок-посту, несколько криво пришитый толстыми нитками к арматурине, обвисал красный флаг с косым, крестом синего цвета. Она вспомнила это новое слово - Новороссия. Вспомнила и левый глаз у неё непроизвольно дёрнулся. На дороге отчётливо были пробиты следы гусениц. Машина медленно объехала бетонный блок и встала прямо возле молодого человека в тельняшке, спортивных штанах, тапочках и с карабином. На вид ему было лет 17. Видимо, местный, потому, что узнал и кивнул. Сделал неопределённое движение карабином, которое она истолковала как разрешение проехать. Секретарь уже начал сдавать назад, чтобы ловчее вывернуть, но из под тента кто-то поднялся и пошёл к ним наперерез.

Мужчина, лет 40, невысокий, с длинными, жилистыми руками. Голова круглая, густо покрытая седым, щетинистым ёжиком по загорелой коже. И глаза. Те самые злые и насмешливые, неприятные. Штаны хаки аккуратно заправлены в берцы, на поясе широкий нож в грубых ножнах. Разгрузка расстёгнута, оттянута вниз тяжёлым железом. В одной руке автомат. Держит небрежно, но крепко. Ладонь широкая, даже несоразмерно широкая. Она его смутно помнила. На каком-то очередном, плановом собрании в шахтоуправлении, несколько лет назад, он с места что-то говорил в сторону президиума. Про проданный и распиленный на металлолом хлебозавод, кажется. Впрочем, уже неважно.

Видно было, что и он узнал. И её, и секретаря. Юноша сразу отступил в сторону и карабин забросил за спину.

- Куда собрались ? - без 'здрасьте', без всякой любезности. Внутри, в подвздошье образовалась волна. Так всегда происходило, когда кто-то её не на шутку раздражал. Случай был не тот, когда можно было дать себе волю и поставить охамевшее быдло в стойло. Пришлось не просто сдержаться, а загнать всё неудовольствие так глубоко, как оно не загонялось даже в ответ на барственные шуточки самого Александра Сергеевича.

Виктория Марковна выдохнула, приоткрыла дверь и уверенно начала, стараясь не встречаться взглядом с этими неприятными глазами, глубоко посаженными, с прищуром, светло-карими.

- Понимаете, больница переполнена, многие больные нуждаются в срочной помощи, ситуация критическая, поэтому я, как городской голова, сейчас пытаюсь договориться с их командованием об эвакуации хотя бы тяжело больных, нуждающихся в неотложных операциях. Мы уже...

- С кем договориться? - мужчина даже наклонился ближе, словно испытывая неподдельный интерес.

- Мы сейчас попытаемся договориться о прекращении обстрелов, чтобы организовать эвакуацию, с украинским командованием. Чтобы пропустили наши, больничные автобусы.

- С ранеными вашими - вдруг ляпнул секретарь.

Виктория Марковна ощутила в горле холодный, скользкий шар, который поднялся из живота и перекрыл дыхание.

- Ранеными? То есть, вы наших раненых собрались к укропам везти? - он говорил без всяких эмоций, с едва уловимой издёвкой.

- Нет-нет, вы неправильно поняли меня, речь идёт... - нужно было его уболтать, отвлечь, да хоть что-то сделать, чтобы он забыл, ушёл куда-нибудь, провалился, наконец! - вы понимаете, как вас зовут? Вы понимаете...

Он уже говорил что-то отрывистое через плечо и из-под навеса вышли ещё несколько человек, лица которых были как-то размыты. Да она и не смотрела на них и не пыталась никого узнавать. Нужно было сосредоточиться вот на этом, с седым ёжиком на голове и щеках. Его как-то назвали. Удав ? Ну да, у них же всё позывные, имён нет.

Трое стояли у машины, а сам Удав пошёл обратно, в тень, шагая размашисто и широко, но без суеты.

Виктория Марковна распахнула дверь и торопясь, стала выпрастывать своё немаленькое тело из салона. Нога застряла между сиденьем и порожком, а дверца предательски ушла в сторону. Она растянулась прямо в бурую, сухую грязь, покрытую пятнами масла. Когда ей помогли подняться, флешка, зажатая в колыхающихся грудях, выскользнула и звонко щёлкнула об асфальт. Комка в горле уже не было. Холод равномерно растекался по всему телу, проступал крупными каплями на лбу, щеках, сливался в тонкие, щекотные ручейки на спине. Когда её схватили за локти крепкие, сухие пальцы, она уже видела всё, будто на кадрах древней, немой киноленты. Видела, как из машины вытащили секретаря, придав пинком ускорение. Слышно было, как он сходу принялся её закладывать, поводя короткими ручками и приседая перед ополченцем.

А её провели под навесом и поставили в сухой, вытоптанной траве за блок-постом. Следом из машины принесли толстый годовой отчёт, пакеты с неизвестно откуда взявшимся тряпьём, документы. На столе, в тени, стоял раскрытый ноутбук. Флешка уже была в нём. Парень, в бело-зелёной 'берёзке' листал и показывал 'Удаву' пальцем в мерцающий экран. Тот кивал, не отрывая взгляда, не обращая внимания ни на Викторию Марковну, ни на скорчившегося секретаря, схлопотавшего за неуёмную суетливость сапогом в живот.

Мир стремительно сворачивался в тусклую, серую воронку, теряя внятные очертания и звуки. Холод исчез. Тело слегка покалывало, но ощущения эти были едва слышимые, теряемые в расширяющемся потоке пустой материи.

Виктория Марковна осела бесформенной кучей в жёлтую, горячую траву и завалилась лицом вперёд, словно отбивая земной поклон.

'Удав' оторвался от чтения списков, так и не обнаружив своей фамилии. Данные ополченцев шли вразнобой, не по алфавиту, набранные шрифтами разной величины, перемежаемые фотографиями. Посмотрел на упёршуюся лицом прямо в пакет с мусором пожилую, грузную женщину. Секретарь сидел на иссохшей земле, расставив ноги и раскрыв рот, рассматривал Хозяйку, которая растекалась в метре от него безформенной кучей. Изо рта тонкой струйкой потекла окрашенная розовым слюна, приобретая всё более насыщенный цвет.

'Удав' подошёл к телу, деловито прислонил подушечки пальцев к шее. Переместил. Пощупал. Распрямился.

- Ну, всё.

- Может, 'Скорую'?

- 'Скорую'? Для эвакуации, значит? - и посмотрел на того, кто задал вопрос - всё уже. Сердце лопнуло.

- А шо с ней теперь делать?

- Тяните её в машину назад. Вставай, пухляк. Помогай тянуть.

- Так, а может... может, она живая ещё, в больницу может я отвезу...

- Куда хочешь вези. Сейчас опять обстрел начнётся, разнесёт и тебя, и её, друг от друга потом не отскребётесь. Ногу давай сюда! Тяжёлая какая, блин...

Майор Боженко несколько раз ещё набирал номер, но операторша всё время повторяла, что абонент - не абонент. А потом ему стало не до того.

Викторию Марковну удалось похоронить только через две недели, после того, как артобстрелы прекратились. В город, с севера, вошла бронегруппа ополчения. Автобусу с чёрной полосой по борту пришлось терпеливо ждать, пока мимо него, по дороге, проедет вся колонна.

Украинский флаг, который она прятала у себя в рабочем кабинете, в гардеробной, плотно завернутым в пакет, вскоре отсырел, зацвёл плесенью и начал покрываться чёрными, трупными пятнами.

Новый глава города периодически ощущал, что откуда-то веет кислой прелью, но никак не мог отыскать источник, поэтому часто распахивал окна и проветривал кабинет, даже зимой. Запах постепенно слабел.

К майским праздникам, делали большую уборку и высохший, пыльный пакет не разворачивая, просто выбросили вместе с остальным хламом.

'Удав' до майских не дожил. В январе 2015г., под Чернухино, его сердце пробило аккуратным осколком, быстро и милосердно. Его похоронили недалеко от Виктории Марковны. На том же ряду, где датой смерти большинства усопших был обозначен 2014 год.