Олеся Николаева

НА ДОНБАССЕ

Раньше они лишь в общей могиле лежать могли б:
в лагерном рве человечье мясо,
а теперь бок о бок отстреливаются из-под глыб
Гибнущего Донбасса.

Раньше один другого к стенке б – кровав закат
Родины, по сторонам распятой.
А теперь они вместе хоронят своих солдат,
Убитых в Ясиноватой.

Бездна с бездной сошлись. Шаг в шаг и плечом к плечу.
Ангельский хор поёт – высоко и чисто.
С общей молитвой теперь ставят свечу
За воинов – коммуниста и монархиста.

…Ненависть, преображайся в любовь, как лёд –
В лёгкую воду, в пар, и в туман, и в дымку,
В облако, возносящее весь народ:
В белых лохмотьях каждый и все – в обнимку!



НЕЗАЛЕЖНОСТЬ

Дурная кровь. Плодящаяся вошь.
Остывшая и зыбкая землица.
Пока ты величаешься и лжешь,
Но ты падешь, лукавая блудница!

​То нэньку кличешь, то в графе «отец»
Читаешь «государство» – отчим, так ли? –
Лихой прохожий, без лица стервец.
И нэнька буйствует в переднике и пакле.

​Лютует, старая, горилку глушит, жжет,
Сама себе зозуля и зигзица,
И слово черное, как вязкий вар, жует.
Ее тошнит. Пускай она проспится.

​Не потому ль теперь на стороне
Ты кличешь себе батьку, но такого,
Чтоб тук и брыли, гонор, лоск, а не
Прикид москальский и собачья мова!

​И он – придет! Польстится он, прохвост,
На тело белое, на дымки на Подоле,
На рост недюженный, на небеса до звезд,
На воды темные твоей земли и воли.

​И скажет он: «Я – твой отец и жрец!
Мы сроем горы, свяжем море с морем,
Смешаем с кровью кровь и наконец
Мы нэньку непотребную заморим.

​На студень – кривоногую, с рядном!
На холодец! С черняшкою и хреном
Всю слопаем и миски кверху дном
Перевернем к великим переменам.

​Идите все, идите за кордон!
Холопы славные, – хватайте, пейте, ешьте!
Вас ждет Берлин, вам Лондон шлет поклон,
В Варшаве рады вам и в Будапеште!»

​Ты, Незалежность, – девка хоть куда:
Глаза намаслены, лоснятся губы жиром,
Грудь в вышиванке – татю скажешь: «Да!
Будь батькой мне, и мужем, и кумиром!»

​Но час пробьет. На Спасской башне бой.
Звонит Биг Бен – все громче звук под взглядом.
Знай: холодец, надкушенный тобой,
Уже был с трупным и крысиным ядом! 2014 
 

БАЛЛАДА О САШКЕ БИЛОМ

Это дух Сашка Билого — неутолённый, мятежный —
бешеной слюной исходит, что шелудивый пёс: жуть, злость,
жаждет отмщенья, крови, рыщет по Незалежной,
вгрызается в плоть, рвёт тёплое мясо, ломает кость.

Это никто как он — прелюбодейный — шало
пахнущий палёною человечиной в Одессе вдыхает дым,
роется в Мариуполе в трупах, но всё ему мало, мало,
весь измазался кровью, а — всё незрим.

„Мало ещё вы душ загубили кацапских“, — за ушные мочки
дёргает подначивает, поддаёт пенделя, чтоб уж наверняка,
долбит мозг Коломойского, печень клюёт, вырывает почки.
„Это ты, Сашок?“ — тот в ужасе спрашивает у невидимого Сашка.

​Тот недолго с ума сойти, что со ступеньки… Лютый
озноб: серое вещество скисает, как молоко.
В ночи Коломойский спрашивает у шкафа: „Билый, чи там, чи тут ты?“
Но до поры ухмыляется, отмалчивается Сашко.

Ибо — наутро — знает: глянут все западенцы,
все коломойцы глянут в зеркальную даль, и в крик:
оттуда стервец Сашко кривляется, грызёт заусенцы,
средний палец показывает, высовывает язык.

Глянут наутро бандеровцы — родичи, единоверцы —
на братков по сектору, и в каждом из них — мертвяк
Билый Сашко сидит, застреленный ночью в сердце
и заселивший тела живые незнамо как.

Глянет и Незалежная в воды и — отразится
бритая голова с безобразным ртом, жёлтые желвак,
бегающие жестокие глазки, жиденькие ресницы,
вылитый Сашки Билый — убивец и вурдалак.

Да это же бес в маскировке: плоть, синие жилы,
всё как у всех: комар на лице простом…
На цепь его посадить, под требник Петра Могилы
склонить, с заклинательными молитвами и крестом!..

​В берцах, в военном буро-зелёном прикиде,
ишь, как всамделишний — щетинистая щека…
Да покадит на него иерей, воскликнет Господь: „Изыди!“,
и с воем из Незалежной извергнется дух Сашка.

​

​ПЛЕННИК

Пленный солдат не глядит в упор,
косит — и ни ме, ни бе.
Но чует печёнкой, что этот спор
идёт о его судьбе.
Один охранник — белый, седой:
— Нехай валит домой!
— В расход его! — говорит молодой. —
Зароем, и с глаз долой!

За складкой ночи, сырой стеной,
за хрупкой сетчаткой глаз,
за чуткою перепонкой ушной
решается всё сейчас!
За далью неба, там, где пасут
духи — наш овчий двор,
едва ль не с рожденья наш длится суд,
выносится приговор.

Один — смотрящий — не ест, не спит:
— Ослабь, говорит, ремни!
А другой говорит, другой говорит:
— Потуже всё затяни!
Железом, жестью, ржавью, фольгой
жизнь схвачена в каждом шве…
Один говорит, говорит другой
у пленника в голове.

…Когда же откроешь ты третий глаз,
услышишь ты третий глас:
ни вправо, ни влево, — тебе тотчас
откроется тайный лаз.
Но сам себе не дай слабину,
себе не черти черту,
спускаясь в самую глубину,
летящую в высоту.

 
«СВЕТ МАЙДАНА»

Вот тебе и твой «свет Майдана» - пой его, славь!
Пламени язычки в зыбких зрачках, тусклые фонари.
- На, угольков, кацапка, - жменю подставь!
И головешек тебе, москалька, - на, прикури!

Варится варево - месяц, другой, ночи и дни,
Булькает, пламешек пляшет, лижет, стрижет.
- Хочешь, супцу отведай, глотни, хлебни,
Да похвали - как ярко, как остро! Жжёт!

Болотные светлячки, пьяненькое винцо,
Красненькое словцо, огненная змея.
Что же ты теперь в передник прячешь лицо,
Ты же - своя!

Если вдруг и заявится обгорелый жмур
Из одесского пекла, в дым паленый одет,
Пуля в затылке, на шее петлею шнур, -
Ты ему объясняй: «Это Майдана свет!»

«Це ж - свiт Майдана! - дюже гарен, богат», -
Чтобы - бодрило, чтоб вставляло заряд!
Завтра чад краснобайства и словоблудья смрад
Ветра все равно развеют да растворят.

Всё облака покроют на городском пятачке,
Смоет волною морскою глухой прибой.
Только на узком свитке в ангельском кулачке
Останется нацарапанное тобой!

 
СКВОЗЬ ВЬЮГИ РОСЧЕРКИ КРИВЫЕ

Тебя, мой друг, совсем затуркали
Майдан, и Крым, и дым Донбасса,
Валютный курс, китайцы с турками
И человеческая масса.

Когда идешь на марше с прочими,
Держась за транспарант, – едва ли
Твой взор не выдаст озабоченный,
Как тут тебя замордовали.

О да! Тебя ввергают в бешенство,
Злят до кусанья заусенцев
И лица хэкающих беженцев
И простецы из ополченцев.

Иное дело – стать английская,
Французский стиль, клозет немецкий
Или баута флорентийская
Взамен байды замоскворецкой!

Взамен всей этой Рощи Марьиной
И византийского замеса,
Сермяжьей правды, репы пареной,
Авося, кваса и бельмеса!

И как мириться здесь с хроническим
Авралом, с духом своенравным,
И с алфавитом кириллическим,
И с пафосом самодержавным?

Стоишь такой – с глазами-щёлками,
С протестной вывеской на вые,
Пока тебя фотограф щёлкает
Сквозь вьюги росчерки кривые.

Ты и получишь – снимков дюжину…
Смеркается. Сейчас накатит.
Ведь непонятный люд жемчужину
Нашёл и, покупая, платит!